Мы продолжаем публиковать воспоминания Л.В. Каледа, подготовленые к печати В.Г. Каледой и М.А. Журин­ской. Впервые опубликованы в журнале «Альфа и Омега» № 31–32 и в книге  «Священник Глеб Каледа – ученый и пастырь», М., Издательство Зачатьевского монастыря, 2007. В 2005 году Лидия Владимировна внесла ряд уточнений и дополнений в текст воспоминаний (разделение на подглавы приводится в версии портала «Православие и мир»).

У Глеба была такая совершенно твердая вера, поэтому, конечно, он и остался, жив пройдя всю войну и попадая в такие тяжелые обстоятельства, когда другие, даже офицеры, удивлялись, каким чудом он остался жив.

На фронте Глеб в трудные моменты всегда был спокоен и рассудителен. Он был начальником радиостанции в дивизионе гвардейских минометов. Начальство всегда на него могло положиться. Как-то был случай, что один молодой офицер, впервые попав в тяжелую обстановку, потерял самообладание. Потом офицеры ругали Глеба: «Ты старший (а он был рядовым), ты должен был как-то на него повлиять». Надо сказать, что Глеб не стремился к званиям. После окончания с отличием школы радистов ему присвоили звание сержанта, однако, уезжая на фронт, он специально не стал получать об этом документы. Его несколько раз пытались посылать на офицер­ские курсы, но он всячески отказывался, потому что хотел вернуться на «граж­дан­ку» и учиться.

Еще до войны, когда мы дружили, мне в голову не приходило, что я когда-нибудь выйду замуж за Глеба. Я в общем-то была обычной девушкой, еще в школе в кого-то влюблялась, кто-то меня провожал. Когда во время войны я работала в Немчиновке, неподалеку стоял строительный полк, где был очень приятный, интересный офицер, намного меня старше. Я, к сожалению, забыла его имя. Он командовал этим «стройбатом», а я летом была заведующей столовой института зернового хозяйства. Мы с ним очень хорошо проводили время, вечерами гуляли. Он был очень деликатен и никаких вольностей себе не позволял. Мне было с ним хорошо. Потом он провожал меня до Москвы. Как-то раз я даже к нему ездила. Он мне потом прислал письмо, что, к сожалению, он намного старше, и наше знакомство с ним кончилось.

Глеб был мне настоящим братом. До войны у меня не сложились отношения с моим родным братом. Потом, когда Женя стал священником, мы были очень близки. В начале 30-х годов папа забрал его из Сергиева Посада, и они вместе скитались по Москве. Он долго не мог поступить в институт, потому что был лишенцем — сыном «врага народа». Он работал в какой-то лаборатории, проверял измерительные приборы. Женя, по существу, с того времени исчез из семьи, потому что в 1936 году он все же поступил в институт, а жил на то, что давал уроки. Надо отметить, что учился Женя на филфаке, а уроки давал по физике и математике. Вот такую подготовку по этим предметам ему дал отец. А потом он познакомился с Таней, в 1939 году они поженились, и он вообще отошел.

Глеб был человек, который не признавал влюбленности; было ощущение, что для него совершенно безразлично, кто с ним рядом идет, «юбка» или «брюки». На него это, как казалось, не действовало совершенно. Сколько девчонок в него влюблялись, чуть ли не делали ему предложения, он всех их отваживал.

Мое же отношение к нему к концу войны несколько изменилось. Я уже полюбила в нем не только брата, а большого друга. И конечно, когда после войны мы с ним гуляли, мне все казалось, что, может быть, он сделает мне предложение, и мы поженимся. Но Глеб продолжал учиться, ему было не до этого. На семейную жизнь, как потом мы с ним выяснили, он смотрел как на серую сторону жизни. (Впрочем, через год после свадьбы он рассуждал уже по-другому.) Учиться ему было нелегко, потому что различные инженерные и другие предметы ему были трудны. Его очень интересовала, увлекала собственно геология. Из экспедиций он возвращался уже поздней осенью, чуть не к зимней сессии (однажды его собирались даже выгнать из института за пропуски).

У нас дома он бывал очень часто. Мы всегда с ним ходили к Пасхальной заутрене. Правда, однажды было такое: он сказал, что не пойдет со мною к заутрене (я не помню, это была вторая или третья заутреня после войны), что он хочет пойти с папой. Но у них произошло какое-то разногласие, и Глеб был один у Обыденного, и к нам он даже не подошел. Ночью один гулял по Москве и даже подходил к нашему окошку. Я его спрашивала: «Что ж ты не пришел?» Но он посмотрел через окно, как мы там сидим, потом пошел на пристань, и так всю ночь провел один.

Моя мама в конце 40-х годов начала немного настороженно относиться к Глебу; ей стало казаться, что Глеб от меня отходит, и она мне стала об этом говорить: «Глеб отходит, и, наверное, он не собирается на тебе жениться… В общем, это некрасиво, нехорошо это, вот вы так много вместе бываете», и так далее, и так далее… Положение складывалось довольно сложное. Я пошла к отцу Александру Толгскому, настоятелю храма Илии Обыденного (††1962), и стала ему объяснять, что вот у нас такая непростая ситуация, мама протестует против наших встреч, а Глеб молчит. Он знал и меня, и Глеба. Я спросила: что мне делать? Он сказал просто: «Возьми и поговори с ним сама. Я тебя благословляю». А в этот день, когда он мне это сказал, Глеб был в Лавре и отправлял письмо архимандриту Иоанну (Венд­ланду), в котором спрашивал его благословения, что ему делать после окончания института, стать ли монахом или жениться.

Шестнадцатого января ответ был написан, причем письмо отправлялось с иподиаконом владыки Гурия, будущим протоиереем Игорем Мальцевым (††2000), Царство ему Небесное, и с будущим архиепископом Ярославским Михеем (††2005), тогда он был иеромонахом. Они учились в Лавре и на праздники ездили к Владыке.

И вот, в день памяти св. Павла Фивейского, 28-го января, Глеб мне сказал, что он едет за ответом.

Вот это письмо.

«Дорогой Глеб!

С большим интересом прочел твое длинное письмо; но… и с большим трудом — уж очень мелкий и неразборчивый почерк.

Но если трудно прочесть письмо, то еще труднее решить те вопросы, которые там поставлены. Ты должен их решить сам, а я могу только посоветовать то, что мне кажется лучшим, более правильным, а твое дело или согласиться со мною, или избрать то, что тебе кажется лучшим….

Если тебе вообще в жизни жениться, то просто странно, если не сказать грешно, жениться на ком-нибудь другом, а не на Лиде. Оставить Лиду, это значит разрушить то дело, которое, как ты сам пишешь, началось 20 лет тому назад и с тех пор росло и укреп­лялось, особенно последние 5–9 лет. В такой давней, прочной и все растущей дружбе можно видеть промысел Божий и благословение Божие….

Итак, вот первое положение, к какому я прихожу: тебе надо или жениться на Лиде, или принять на себя монашеский подвиг. Все остальные соображения, затронутые в твоем письме — о житейском неустройстве, о науке,… — второстепенны, они только затеняют вопрос, и их следует исключить из рассмотрения. Это все устроится — так или иначе, — и при том и при другом решении.

Теперь пойдем дальше. Можешь ли ты быть монахом? Да, ты мог бы, но при известных условиях. Какие же эти условия? Чтобы знать, какие требуются условия, надо понять, что монашество не есть только безбрачие. Сущность монашества заключается в отсечении своей воли; чтобы отсекать волю, требуется послушание своему руководителю; нужно иметь руководителя, который постоянно жил [бы] поблизости от тебя. В наше время это трудно получить, для тебя как будто и вовсе невозможно. Если нет руководителя, то монашество возможно только в недрах церковной работы, когда человек окутан церковной атмосферой и церковная жизнь сама берет его в известные рамки и приучает к известному послушанию. Твоя жизнь сейчас складывается иначе. Поэтому на вопрос «можешь ли ты быть монахом?» приходится дать такой ответ: «монахом ты мог бы быть, но твоя жизнь сложилась так, что это невыполнимо».

К чему же мы приходим? Вывод можно представить в виде вопросов и ответов.

…Если спросишь: “Благословите мне жениться на Лиде?” Отвечу: “Да”.

Если спросишь: “Благословите мне избрать монашеский путь?” “Не знаю,— отвечу я, — не вижу в твоей жизни таких гарантий, которые позволили бы дать утвердительный ответ со спокойной совестью”.

Тебя тянет пойти на церковное служение в некотором далеком будущем.

Дай Бог! Лида этому не помешает.

Не бойся охватившего тебя увлечения наукой! Это благородное увлечение. И неверующие, занимаясь наукой, часто испытывают восторг перед красотою раскрывающихся перед ними горизонтов и радость от полученных результатов. Ты же можешь эти чувства (восторга и радости) возводить к Богу, Создателю. На этом пути верующий не забудет Бога. Ты боишься — не есть ли твое увлечение наукой — греховная страсть. Это увлечение может быть греховной страстью только, если ты поддашься самомнению, склонишься к чужим похвалам, сам себя будешь ставить высоко в своем мнении, одним словом, возгордишься. С учеными, особенно не очень большими, так случается часто. Но где же это не может случиться? Самомнение подстерегает нас на каждом шагу, даже если мы ничего не делаем. Поэтому нельзя тебе сказать “я не буду заниматься наукой, потому что боюсь возгордиться” — это будет неправильно. Дай Бог тебе иметь крупный успех в науке, как следует потрудиться в ней, дай Бог тебе постоянно получать радость и утешение от этого труда!

Тебе приходится решать трудные вопросы твоей жизни. Съезди к преподобному Сергию, попроси его устроить все, как надо, и я уверен, что тогда все у тебя придет в совершенную ясность.

Благослови тебя Бог!

Любящий архим. Иоанн.

Вечером мы пришли к нам домой. Через несколько дней Глеб сказал о нашем решении своему отцу, который немножко был удивлен, ему казалось, что я не совсем здорова (я была очень худенькая) и мало подхожу для брака, но согласился. Когда мы сказали отцу Александру, что решили пожениться, он твердо сказал: «Я буду вас венчать сам».

Тетя Женя встретила это известие положительно, и даже рассердилась на Александра Васильевича за то, что он наговорил Глебу. Мы съездили вместе к преподобному Сергию и на Ваганьковское кладбище на могилы к нашим мамам. Сообщили Жене, который в это время уезжал в Питер, чтобы принимать сан. Тот почему-то решил, что именно он потворствовал нашему сближению. Мы над этим посмеялись. Потом я была у родителей Глеба. Они встретили меня очень тепло, тетя Женя подарила мне чашечку и сказала, что она впервые за нас вместе подала на литургию. Так началось мое положение невесты.

Венчаться мы решили, конечно, на Пасху, а зарегистрироваться раньше. Расписывались мы пятого апреля 1951 года, вот уже прошло более 50 лет. Мы расписались и разошлись, не придавая этому никакого значения. Но родители Глеба, особенно тетя Женя, придавали этому особое значение и вечером торжественно приехали к нам. Глеб был страшно недоволен.

Глеб стал чаще у нас бывать, он наконец понял, что ему нужно. Вскоре он уехал в Питер (к этому времени относится фотография: Женя и Глеб вместе — на обороте написано: «Друзья перед большими событиями») и в Питере написал письмо, которое, правда, передал мне потом при встрече. Он сказал, что впервые вдруг обрадовался, что возвращается в Москву, что ему не хватало меня, что он был поражен той любовью, которой я его окружила.

Вот это письмо.

«Родная моя!

Мне хочется сказать, что я поражен огромностью и глубиной и цельностью твоей любви, вдруг окружившей и охватившей меня. В изумлении я не вижу дна ее и где концы ее. Это меня наводит на некоторые мысли, о которых скажу позже (не знаю, что он имел в виду. — Л.К.).

В Ленинграде, в огромном и многолюдном городе с его дворцами и учреждениями, мне стало не хватать тебя. Первые два дня я не замечал этого, а сейчас мне даже приятно было положить в карман билет обратно в Москву. Для меня это до некоторой степени ново…

(Там же он пишет, чтобы я ничего не скрывала от него. — Л.К.). Говори, не боясь меня смутить. Каждое движение твоей души, твоего существа мне дорого или, во всяком случае, волнует. Не пишу: все дорого, потому что, может быть, есть вещи, от которых мне хотелось бы, чтобы ты освободилась. (По поводу свадьбы среди знакомых были разговоры. Глеба спрашивали, подарил ли он мне чего-нибудь к свадьбе как невесте, что это очень нужно и что это женщины очень ценят. — Л.К.). Все хочется им свести в стандартные нормы отношений. От всех этих (?) как-то пахнет мещанством. Это значит — опошлить наши свободные и глубокие отношения. Для меня ты выше этого».

Ну вот, мы расписались, я начинаю готовить приданое. Глеб дает мне деньги… Одно дело — сшить какое-то постельное белье, ночные рубашки, еще что-то, другое — подобрать костюм для Глеба. Он всегда ходил в каких-то куртках, в серых рубашках, никогда в жизни не надевал костюм с белой рубашкой, он даже не знал, как надо завязывать галстук. Надо было все это купить. Я ходила в магазин (у нас около дома была хорошая галантерея) и выбирала рубашку. Какую рубашку ему купить? Наденет он ее или не наденет? Потом заказали костюм.

Материал на венчальное платье мне подарила Надежда Григорьевна Чулкова. Мы отдали его портнихе, она сшила мне венчальное платье и еще одно. Вуаль прислала Анна Никандровна Сарапульцева из Питера, тонкий такой тюль. Сделали хорошую фату. Туфли у меня были простые, парусиновые на низком каблуке, но меня это нисколько не смущало.

Встал вопрос, где мы будем жить. Мы с мамой — в проходной комнате, у Глеба — 28 метров, полулежачая бабушка, тетя Женя, которая плохо спит, дедушка (тогда еще, кажется, без инфаркта). У них жить нельзя, это было нам сразу сказано. Разменять эту 28-метровую комнату практически нереально, и на что?

Жить негде, даже негде встретиться после венчания. Наконец мы решились и сняли комнату на три дня в Сергиевом Посаде, в том доме, где жил мой дальний родственник Марк Сотаев с женой и с кем-то из детей. Решено было после венчания ехать в Сергиев Посад, а потом жить врозь: он у себя, я у себя. Вот такие были у нас сложности.

Свадьба все время откладывалась, потому что Глеб хотел закончить диплом, но диплом он писал, как и всё, очень основательно. Наверное, это была целая диссертация, и он никак не мог его завершить. Я ему в чем-то помогала, что-то считала, но время шло и шло. И Пасха кончается, после Пасхи — Троица, а вскоре Петров пост. А нам надо уезжать в геологическую экспедицию, в поле. Мы решили вместе ехать в Среднюю Азию, он берет меня как коллектора. Со своей работы я ушла с первого мая. Непонятно: где нам быть? Как мы будем жить до поездки в поле? Мы виделись почти каждый день. Глеб как-то оттаивал. Я радовалась, что скоро мы будем вместе, и навсегда. Глебу, правда, казалось, что нам, наверное, будет очень трудно.

Мне кажется, его предчувствия не сбылись. Мы хорошо с ним жили, были довольны, радостны, никогда друг другу не надоедали. Я всегда, когда он уезжал, без него очень скучала. И Глеб говорил, что я ему никогда не надоедала, но говорил, что иногда, когда он занимался, а я открывала дверь и входила, это ему немножко мешало, хотя, с другой стороны, было очень приятно.

Сложные времена были. Многие тогда жили так. В конце концов мы решили венчаться в последнюю пятницу перед Вознесением — 1 июня 1951 года. Мне хотелось венчаться тогда, когда еще будут петь «Христос воскресе из мертвых», чтобы наше венчание началось с этой торжествующей песни победы над смертью. После венчания мы уехали в Сергиев Посад. Никакого особо пышного стола у нас не было, мы и не хотели его устраивать, венчались при закрытых дверях. Присутствующих было очень мало. Был Володя Гоманьков[1] (в это время Наташа лежала в роддоме с Колей), тетя Шура, дядя Коля, который был моим посаженным отцом. От него я уезжала под венец. Из Питера приехал на свадьбу старший племянник Алеша. Когда его спросили: «Как тебе понравилась свадьба?», он сказал: «Очень понравилась, вкусная была индейка!»

После «индейки» мы поехали в Лавру. Во вратах Лавры мы встретили отца Александра Ветелева, который благословил нас, сказал о святости брака и супружеских отношений. Он даже предупреждал тетю Женю, чтобы она не вмешивалась в нашу семейную жизнь. Бывает так иногда, что родители начинают советовать, заводить или не заводить детей, а он ей строго-настрого запретил вообще говорить об этом с нами. Мы приехали, приложились к мощам, потом пошли на квартиру. И на другой день мы отправились гулять (сохранились такие фотографии). Немножко погуляв, немножко посидев со мной, обняв меня, Глеб садился писать диплом, так что наша трехдневная жизнь в Сергиевом Посаде все время менялась: то мы старались быть вместе, о чем-то говорить, то он опять садился за свой диплом. В субботу вечером мы пошли ко всенощной, в воскресенье были у литургии и поехали домой.

Важным дополнением ко всем моим рассказам будут поздравительные письма, присланные нам на свадьбу.

Вот письмо отца Сергия Никитина, будущего владыки Стефана.

«Дорогая моя Лида!

Спасибо тебе за письмо. Был им очень утешен. Рад за тебя, что ты счаст­лива. Дай вам Господь до конца жизни сохранить веру в Бога, жить в полном единомыслии и единодушии.

Ведь нет больше земного (подчеркнуто о. Сергием. — Л.К.) счастья, как христианский брак. В нем заключается полнота земной жизни. Обнимаю и благословляю тебя.

Любящий тебя иерей Сергий.

Дорогие Глеб и Лида!

С большой радостью обращаюсь к вам обоим вместе. Отныне желаю вам всегда иметь общие мысли, общих друзей, одно сердце. Слышал я хорошие слова — первый раз вы выпили за общую жизнь, второй раз за общие радости и в третий раз за общие скорби. Все это неизбежно сопутствует нам во время прохождения жизненного пути. Сейчас вы соединились во имя общей любви. В будущем вы незримо соединитесь тысячами нитей, все новыми и новыми. С каждым годом более и более сделаетесь необходимыми друг для друга. Я не желаю вам особого счастья сейчас, — и без моих пожеланий счастье не отступит от вас в первое время. Что может быть больше в семье радости жизни, вновь устроенной? Желаю вам в будущем все время крепнущего ощущения семьи, любви, взаимного уважения и дружбы.

Я не говорю о больших потрясениях, так часто разрушающих семьи. Верю и знаю, что мысли наши по этому вопросу настолько едины и тверды, что от этого убережется ваша семья.

Скажу другое. Как часто мы неосторожно, не претворяя нашу взаимную любовь в жизнь, рвем соединяющие нас нити. Как больно бывает в конечном счете обоим. И в семье нет мелочей. И не должно быть терпимо самолюбие, задерживающее первые шаги к примирению или отвергающее протянутую руку к воссоединению общности. Может и должно быть вразумление, но не может быть счетов. Всем прощать мы призваны, и прежде всего внутри семьи. Как говорил мне на прощание один наш общий знакомый, барометром вашей духовной жизни, и очень чувствительным, явятся все ваши взаимоотношения; их высота, их свобода от низшего, вернее, степень приближения к свободе, к целомудрию в любви, к взаимному прощению, к служению другому своими талантами.

Мы всегда в пути. Отдых наш должен быть кратким. Маленькая остановка, и снова в путь. Ваше движение будет облегчаться взаимной поддержкой в неизбежные и несовпадающие минуты упадка сил, маловерия, уныния. Да сохранимся мы от того, чтобы взыскивать долги с супруга в минуты его слабости! Это очень больно, это, увы, бывает, и это не по любви.

Отныне ваше движение взаимнообусловленно. Один вперед не уйдешь, одного далеко за поворотом не оставишь спутника. Проявление замкнутости в отношении другого в семье означает начало внутреннего отдаления. С замкнутости начинаются мнимые несоответствия характеров. Общая жизнь и взаимная откровенность иной раз приводят к какой-то раздетости в отношениях, к небрежности в одежде, к растрепанности и несобранности в присутствии другого. Это начало потери взаимного уважения. В этом отношении хорошо вспоминать и повторять свое же поведение во время возникновения и укрепления взаимной любви.

Особенно с любовию помню вас, поздравляю, от всего сердца прошу за вас всякого устроения в малом и большом. Поздравьте от меня ваших родителей. Простите меня за все, в частности и за то, что добавил к своему букетику словесному роз с шипами, вместо того чтобы просто крепко вас обнять, поцеловать и пожелать вам полного счастья и милости Его к вам. Итак, целую.

Ваш брат Евгений.

Воистину Христос Воскресе!

Моя дорогая дочурочка!

Я так полна духовной радостью сегодня, как давно не было. Фавор… И мне хочется немножко излиться, чтобы частично освободиться… (Я уже не смею сказать, чтобы поделиться, ибо ты сама, вероятно, ею полна!) Такое чудное духовное было венчание! Это отметила и Н<адежда> Гр<игорьевна Чулкова>. Батюшка вас венчал исключительно! Я не преувеличиваю. Я приготовилась к тому, чтобы волноваться, развлекаться, устранять неполадки, а была так охвачена духовной атмосферой, что обо всем забыла. Так чувствовалось личное отношение к вам о. Вл. Кому он сказал такое слово? (А ведь оно очень нужно вам. Не правда ли?) Кого благословил иконой при прощании? Целовал ли жениха Володю, как поцеловал Глеба? Ты была великолепна! И наряд хорош, фата всех приводила в восторг! Н. Гр. стояла в слезах (других не видела, не говорила) от умиления и высокого восторга. Мое сердце наполняла такая радость, которая не оставляет весь день! Вино веселит сердце человека. Так я полна того вина, от веселия которого Давид скакал, играя.

Я еще больше оценила Мать Православную Церковь, которая в стольких символах, снисходя любовью к немощному человеческому естеству, приобщила нас к таинству брака. Мы не можем постичь таинств полностью, а хотим, и вот в символах Церковь (иначе не выдержали бы) вводит нас во Святая Святых. Это не обряды, т. е. голая форма, как принято у интеллигенции фыркать на то, что не понимают, а сугубо содержательные символы. Отними один из них из общего, и смоешь краски, обеднишь весь колорит. Даже ситцевая дорожка, на которой вы стояли перед аналоем, имеет смысл.

Я полна радости! Мне так хочется, чтобы пришло сегодня побольше народа ко мне и я бы поделилась своей радостью! Не той, что моя дочурочка устроена, а той, что имеет христианин в Церкви. Мне так хочется всех сегодня угощать от избытка радости. Пожалуй, я понимаю чувства пирующих на свадьбе, только без обмирщения этого высокого таинства. Это поднятая рука священника с крестом: «Славою и честию венчай я!..», как бы призывающая во свидетели Самого Распятого.

Я очень благодарна тебе, моя любимая, за твою записочку. Она очень согрела меня. Согрели также и цветы, и весь порядок в комнате. И мне не только «немножко радостно» за вас, а много, много радостно. Ведь я ни на одну минуту не имела ревности к Глебу! Очевидно, только потому, что люблю его. Ведь скорбь родителей, что они должны отдавать от себя детище: отсюда боль. Она законна, осудить ее нельзя, так же, как нельзя осудить детище и того, к кому оно уходит.

Я вижу, как я бледна на бумаге. Но разве язык может выразить чувствавысокого духа? Нужна музыка… Фавор, Фавор!..

Помоги, Господи, имея высокую радость, принять со смирением и благодарением грядущие и неизбежные будни…

Эту радость дал мне Господь за многодневные страдания и острую боль в эти последние полтора года. За принятие одиночества, а одиночество факт духовный, Господь дает и свободу тоже духовную. Все кончено. Поприще пройдено… Простив моя согрешения, подаждь мирную кончину, Господи!

Целую тебя, моя родная. Поцелуй своего мужа от меня. Нина говорила, чтобы никого не было между вами сегодня. Помнишь в ризничей (неразб.)? А мне хотелось и самой этого для вас, и казалось, что совершилось что-то такое, что вы стали неделимы, две капли слились в одну. Поистине, поняв это, как может разлучить человек неразлучаемое?

Покойной вам ночи.

23 часа Светлого дня. 1 июля 1951 г.

Христос Воскресе! Мои дорогие!

Желаю вам радости единства, все покрывающей. Главное — это чтобы радовался дух ваш о Боге, Спасе Вашем.

В дальнейшей вашей жизни желаю отвержения себя на всех путях вашей жизни. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, и наоборот. Акакая польза в первом? Узнайте это опытно в течение всей вашей жизни.

Желаю веры в Промысл Божий и презрения к воле человеческой.

Если и волосы на голове человеческой все сочтены, то что мне сделает человек? Отсутствие этой веры связывает человека, делает его рабом всех и вся. В этом нет свободы и любви, а мучение и страх перед всем и вся.

Трудитесь и работайте над вашим внутренним человеком. Долго, всегда нужно трудиться, ибо путь узок, земля суха.

Христианство — подвиг, а не гимн.

Целую крепко. Да благословит вас Господь на всех путях вашей жизни.

Ваша Мама[2].

Дорогая Лида! Получил твое письмо.

Всем сердцем разделяю твою радость, твои светлые надежды, которыми ты преисполнена в связи с предстоящим. От всей души желаю тебе прочного, чистого счастья. Уверен, что ваш брак будет живым и высоким примером истинно-христианского супружества, в котором каждая сторона ищет прежде всего подлинного блага для другого. Любить друг друга в супружестве — это значит постоянно бережно хранить и неустанно развивать в другом его лучшие стороны. Здесь в полной мере действует непреложный закон благого воздаяния, когда доброе тщание одного о другом возвращается к нему преумноженным — «мерою полною утрясенною воздастся вам…».

Надеюсь, что те большие, светлые, высокие чувства, с которыми вы сейчас подаете друг другу руки, чтобы вместе в нерушимом союзе проходить поприще земной жизни, пребудут тем незыблемым фундаментом, на котором будет созидаться ваша семья. Храни вас Господь!

Рад и за маму. С каким глубоким внутренним удовлетворением она может сказать: «Исполнен долг, завещанный мне Богом…»

Хочется верить, что Господь продлит ее дни и даст ей насладиться теплом и светом вашего счастья.

Несколько слов о себе — слава Богу, жив и здоров, но, по всей вероятности, буду менять адрес, поэтому прошу пока мне не писать. Прошу тебя об этом написать Жене. Привет Глебу и поклон маме.

Глебу и Лидочке. 1 июня — 51 г.

«Да благословит тебя (вас) Господь и сохранит тебя (вас)». Числ. 6, 24–26.

«Се Я с вами во все дни до скончания века. Аминь». Мф. 28, 20.

«Любовь долготерпит… не превозносится… не ищет своего… все покрывает, всего надеется, все переносит.

«…Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». 1 Кор. 13.

Дорогие мои, родные! Да будет с вами и мое благословение на ваш жизненный путь — путь горний; все выше и выше, узким и горним путем радостно идите вместе, помогая и ободряя друг друга, поднимая, утешая, прощая, молясь…

Идите с Господом и за Ним, во свете Его заповедей. «Бог есть Любовь», а жизнь любви и величайшая радость ее есть жертва» (из С.Булгакова).

Дорогих Глеба и Лидочку поздравляю, желаю через любовь друг к другу познать любовь Божию к людям, ибо тайна сия великая и вам, любящим друг друга, да откроется через таинство брака, нам — иначе.

И этой полнотой земной жизни мы наслаждались с Глебом более сорока лет. Слава Богу за все!

[1] Гоманьков Владимир Иванович — ближайший друг о. Глеба, доктор физико-математических наук; однополчанин о. Евгения Амбарцумова. Его консультациями о. Глеб пользовался при написании работы «Библия и наука о сотворении мира». См. его статью в этом издании. Упоминаемая ниже Наташа Квитко-Гоманькова — супруга В.И. Гоманькова, близкая подруга юности Л.В. Каледа.

[2] М.А. Жучкова.

[3] Николай Сахаров, крестный отец Л.В. Амбарцумовой, брат архимандрита Софрония (Сахарова).